В  нашем  классе  завелся вундеркинд.  И  надо  же,  стал  им  Петька
Самойлов,   для   которого  тройка  всегда  была  единственным  «средством
передвижения» из четверти в четверть.
     Однажды  он  пришел  в  класс,   бросил  портфель  на  парту  и  стал
декламировать:
     — Эх, тройка, птица тройка! Кто тебя выдумал!..
     Мы, конечно, засмеялись.
     — Сам, — говорим, — тройку заработал.
     — Эх  вы!  Это сочинил писатель Николай Васильевич Гоголь,  —  сказал
Петька.  И  пошел декламировать наизусть,  словно артист в  телевизоре:  —
Знать, у бойкого народа ты могла только родиться...
     И так далее. Как в учебнике, который мы еще не проходили.
     А тут как раз урок литературы.  Танька Воробьева, ясно, не выдержала,
пискнула из-за парты:
     — А Петя про тройку выучил.
     Анна Петровна поглядела на нас, а потом в журнал. Видно, не поняла.
     — Что мы приготовили дома? Кто готов отвечать?
     Каждый раз она так спрашивает,  и  каждый раз после этого ее  вопроса
парты скрипеть начинают.  Это мы сползаем пониже.  А тут все повернулись к
Петьке. И Анна Петровна тоже на него поглядела.
     И Петька не стал ломаться,  вылез из-за парты, даже рот открыл — и ни
слова.  Молчит.  Мы  уж  подсказывать начали.  Анна Петровна закрыла глаза
ладонью — верный признак двойки. Но тут Петька словно проснулся. Всхлипнул
как-то странно и сказал:
     — Я лучше «Евгения Онегина» прочитаю.
     И,  не  дожидаясь  разрешения,  пошел  скороговоркой про  того  дядю,
который не в шутку занемог и уважать себя заставил.
     Анна Петровна не поверила даже, подошла, посмотрела — не по книжке ли
он  читает.  Да так и  простояла рядом чуть не весь урок.  А  когда звонок
прозвенел, взяла Петьку за руку и увела в учительскую.
     Вышел он оттуда красный как рак, улыбающийся.
     — Пятерку получил?
     — Что  пятерка!  —  сказал Петька таким  тоном,  будто никогда ничего
другого не получал. — Она меня представлять будет.
     — Как это «представлять»?
     — Обыкновенно. Перед всеми учителями «Евгения» читать буду.
     И  он  пошел по коридору таким зазнайкой.  А  мы все стояли на месте,
удивленные,   восхищенные,   пораженные  возможностями,   которые   отныне
открывались перед Петькой.  Мы-то знали:  если кто попадает в вундеркинды,
тому тройку не поставят. Лучше спросят еще раз.
     На другой день было Петькино «представление». В клубе. Впереди сидели
учителя,  потом  мы  всем  классом (все-таки  он  наш  вундеркинд),  а  на
последних рядах — остальные.
     Представляла сама Анна Петровна. Она говорила недолго, но здорово.
     — Товарищи!  —  говорила она.  —  Ребята!  Кое-кто из нас жалуется на
плохую память.  А ведь память наша обладает фантастическими возможностями.
История знает  немало примеров,  когда простой человек выучивал невероятно
много.  Приведу  только  один  пример  —  Маццофанти.  Итальянец  Джузеппе
Маццофанти,  живший  во  времена Пушкина,  выучил пятьдесят шесть  языков.
Конечно,  не  у  всех такие способности.  Но все могут развить свою память
настолько, чтобы хорошо помнить не только уроки, но и многое другое. Живой
пример этому...
     Тут Анна Петровна убежала за  кулисы и  вывела на  сцену красного как
рак нашего Петьку.
     — Это Петя Самойлов.  Вы все его хорошо знаете. Он сумел развить свою
память.  Сейчас  Петя  прочтет  по  памяти  отрывки  из  романа  в  стихах
Александра Сергеевича Пушкина «Евгений Онегин».  —  И  первая  похлопала в
ладоши.
     А потом наступила тишина.  Слышно было, как воробьи за окном чирикали
на весеннем солнце, да половицы под Петькой скрипели. Он все переминался с
ноги на ногу, уже не красный, а бледный. И молчал.
     — У лукоморья дуб зеленый, — подсказал кто-то. Видать, для смеха.
     Потом мы зашушукали:
     — Мой дядя... Дядя честных правил...
     Вдруг Петька словно проснулся:
     — Богат и славен Кочубей, — сказал. — Его поля необозримы. Там табуны
его коней пасутся...
     Анна  Петровна  попыталась  возразить,  что  это,  мол,  не  «Евгений
Онегин»,  а  «Полтава».  На нее замахали руками из учительских рядов:  все
равно,  мол,  Пушкин.  И  так Петька и  продолжал без запинки говорить про
Мазепу да про Марию.  С выражением говорил, какого мы от него никогда и не
слышали. Особенно это: «...И грянул бой, Полтавский бой!..»
     Прямо мурашки по коже.
     Петьку долго не отпускали со сцены.  А после мы за него взялись. Мы —
это  Колька Еремеев,  Ваня  Колосков и,  стало быть,  я.  Еще  с  утра  мы
договорились взять «вундеркинда» под свою опеку.  Скоро был конец года,  и
нам тоже не помешало бы вызубрить по поэмке.
     На улице мы подошли к нему с трех сторон.
     — Что вы, ребята? — испугался Петька.
     — Не бойся,  —  успокоил его Ваня. — Мы только хотим узнать, как тебе
удалось столько вызубрить.
     Но Петька еще больше испугался.  Видно,  решил, чудак, что мы драться
собрались. А чего тут драться, кулаки учебе не помощь.
     — Я и не зубрил вовсе,  —  сказал Петька.  — Чтоб мне лопнуть. Я этих
стихов и в глаза никогда не видел.
     — Наверное,  ты  их сам сочинил,  —  съязвил Коля Еремеев.  Он всегда
такой язва, прямо не может без своих шуточек.
     — Да  они  мне приснились,  честное слово.  Пусть меня на  второй год
оставят, если вру.
     Это была всем клятвам клятва. В такую поневоле поверишь.
     — Обучение во сне,  —  обрадовался Ваня.  —  Известное дело. Я читал:
включаешь магнитофон и спишь себе. А во сне все само выучивается.
     — Да нет у меня никакого магнитофона, — взмолился Петька.
     — Может, у тебя кровать такая волшебная?
     — Ничего не волшебная.
     — А ну покажи кровать...
     Мы  пошли  к  Петьке домой.  Оглядели кровать,  ничего интересного не
нашли. Кроме царапины на деревянной спинке да еще гвоздя, вбитого зачем-то
снизу.
     — А  может,  ты все-таки врешь?  —  растерянно спросил Коля.  Хотя по
Петькиной  физиономии было  видно,  что  ему  самому  все  это  до  смерти
интересно.
     — А чего ты «Евгения»-то своего не читал со сцены?
     — Забыл,  —  шепотом сказал Петька.  —  На  другую ночь мне «Полтава»
приснилась.
     И мы зашептались,  удивленные.  Шепот ведь такая штука, только начни,
потом слово вслух сказать страшно.  Так  мы  стояли и  шептались,  пока не
дошептались до  одной идеи:  кому-то  остаться у  Петьки ночевать.  Кинули
жребий — досталось мне.
     Родителей мы быстро уговорили.  Сказали, что надо вместе уроки учить,
чтобы  получить пятерки  по  литературе.  А  родителям,  известно,  только
пятерку пообещай — что хочешь разрешат...
     Постелили мне на полу.  Лег я и стал глядеть в потолок.  А по потолку
тени ползали:  должно быть, на улице гулял ветер, фонари качал. Петька уже
храпел давно, а я все лежал с открытыми глазами и завидовал ему, зубрящему
во  сне  свою очередную поэму.  Потом догадался,  подтянул свой матрасик к
самой его кровати и  скоро уснул.  Во сне я  стоял у  доски и  рассказывал
какую-то сложнющую теорему.  А учитель по математике — наша самая страшная
гроза — стоял и улыбался.
     Вдруг на  задней парте кто-то  тоскливо завыл.  Я  хотел проснуться и
встать,  но почувствовал,  что меня держат за трусы.  Тут мне стало совсем
страшно.  Дернулся я,  ударился обо что-то головой.  И  вдруг кто-то ка-ак
прыгнет на меня сверху, ка-ак закричит диким голосом...
     Тут  зажегся свет.  В  дверях стоял  Петькин отец.  А  мы  с  Петькой
барахтались на  полу и  кричали со  страху.  Оказалось,  что это я  во сне
скатился под кровать и  зацепился там за  гвоздь.  Оказалось,  что Петька,
услышав,  что под кроватью кто-то возится, с испугу свалился на пол. А выл
это соседский щенок,  которого ночью выгнали на балкон.  Одним словом, все
было ясно, понятно и смешно.
     На другой день мы дружно посмеялись над этим ночным происшествием. Но
смеялись мы только до урока математики.  Выйдя к доске, я вдруг совершенно
ясно  вспомнил  свой  сон  и  начал  исписывать доску  тригонометрическими
знаками.
     — Это же из программы девятого класса! — удивился учитель.
     Он взял меня за руку и повел в учительскую.
     После  этого  моего триумфа вся  школа потеряла покой.  На  переменах
только и  разговоров было,  что о  «вундеркиндах» из  5-го «В».  С  других
этажей приходили смотреть на нас. Как на артистов.
     Потом к Петьке стал проситься Коля Еремеев. Но прежде чем удалось еще
раз  уговорить  родителей,  мы  сделали  открытие.  Случайно  узнали,  что
«волшебные сны» можно видеть не только в Петькиной комнате, но и по другую
сторону стены, на улице, и не только ночью, но и вечером, если задремать.
     Мы вкопали в  том месте скамеечку и допоздна стали просиживать на ней
с закрытыми глазами.
     Сны  наши  были как  кино.  Даже интереснее.  Потому что  кино быстро
забывается,   а  сны  помнились  целый  день  во  всех  подробностях.   Мы
рассказывали их  и  друг  другу,  и  приятелям в  школе,  кому  можно было
доверять.  Жаль только,  что пятерки нам уже не ставили.  Учителя,  прежде
говорившие:  «интересно»,  стали говорить:  «подозрительно».  И  требовали
ответов на заданные уроки. А уроки нам почему-то не снились.
     Так продолжалось месяца два.  Однажды мы, как всегда, сидели на своей
скамейке и спорили о причинах странных снов.
     — Дом у нас старый,  —  говорил Петька. — А в старых домах привидения
водятся. Когда я был маленький, мне бабушка такое рассказывала!..
     — Заколдованный дом! — прошептал Коля Еремеев.
     А Ваня, который ничего не представлял себе без загадок космоса, стоял
на своем:
     — Это  космические лучи.  Кто-то  с  другой  звезды внушает нам  свои
мысли.
     — Откуда же они знают про «Евгения Онегина»?
     — А может, они тебе только помогли вспомнить.
     — Было бы чего вспоминать. Я этого «Евгения» и не читал ни разу.
     — А может, отец читал? — сказал кто-то над нами.
     Мы чуть со скамейки не попадали.  Рядом стоял высокий дядя в  плаще и
шляпе.
     Первым опомнился Петька.
     — При чем тут отец? — сказал он.
     — Вот тебе раз! Ты же сын своего отца.
     — Дяденька,  —  сердито сказал Ваня.  —  Вы ведь не знаете,  о чем мы
говорим.
     — Подумаешь — тайна. Вы разговариваете об обучении во сне.
     Мы рты поразевали от удивления.
     — А вы кто? — наконец спросил Ваня.
     — Гражданин, как и вы. Живу во-он в том доме. Видите крышу?
     Ваня безнадежно махнул рукой.  Но  и  это  незнакомый дядя понял так,
будто неделю невидимо сидел рядом с нами.
     — Могу утешить. Вы не одни мучаетесь. Мне тоже эти сны не дают покоя.
     — Ка-акие сны?! — чуть не хором воскликнули мы.
     — Эти  самые.   Вы  только  любуетесь  ими,   а  мне  еще  приходится
разбираться в  их  природе.  Понимаете,  какая штука?  Замечено,  что  под
воздействием  определенных  излучений  в  человеческом  мозгу  просыпаются
какие-то неведомые центры памяти. Происходит это во сне...
     — Во  сне  просыпаются?  —  спросил Колька Еремеев.  Я  дернул его за
рукав,  Петька наступил на  ногу,  а  Ваня толкнул в  бок.  Чтобы не мешал
слушать.
     — Ну а что видите вы во сне?
     Тут уж таиться было ни к чему, и мы, перебивая друг друга, рассказали
все.
     — Интересно, интересно, — говорил незнакомый дядя.
     А когда мы все высказались, он встал и собрался уходить.
     Должно быть,  на  наших физиономиях выразилось что-то этакое.  Потому
что он снова сел рядом с нами.
     — Вы хотите спросить,  что это такое?  Не знаю,  ребятки. Да и никто,
думаю, не знает. Ясно только, что это память.
     — А Петька никогда не читал «Евгения Онегина», а вспомнил. Как он мог
вспомнить, чего не читал?
     — Вероятно,  отец читал или дедушка.  Говорят же —  весь в отца. Если
наследуется внешность,  разные физиологические особенности,  почему же  не
быть наследственной памяти?  Почему бы  детям не перенимать знания и  опыт
родителей?  Такая память,  похоже,  существует в каждом из нас.  Только не
может вспомниться.
     — Во была бы жизнь!  —  заволновался Коля Еремеев. — Учиться не надо,
ведь папка все проходил уже.
     Мы поглядели на Кольку с завистью: его отец был кандидатом наук.
     — Все  пройти нельзя.  Может,  учиться тогда пришлось бы  еще больше.
Только не с первого класса, а, скажем, сразу с института.
     — Все равно легче.
     — Легче  ли?  Ведь  тогда  непременно надо  будет  только на  пятерки
учиться. Ибо ваши знания станут реальным наследством, они перейдут к вашим
детям.
     — Лет через сто это какие же головы у людей будут?!
     — Наверное, такие же. Речь идет не о том, чтобы все всегда помнить, а
чтобы,  когда  понадобится,  вызывать в  памяти нужные знания.  Будут люди
ходить с какими-нибудь аппаратиками. Нажал нужную кнопку — и все вспомнил.
     — Как электронная машина?
     — Вот-вот.  Только запоминающее устройство — твоя голова. А в руках —
пульт управления.  Улавливаете идею?  Ведь что  такое мозг?  Это миллиарды
нервных клеток, миллиарды и миллиарды связей между ними. Вероятно, никогда
не удастся создать электронную машину,  подобную мозгу. Вот мы и подумали:
а зачем ее создавать,  когда она уже создана?  У каждого своя. Надо только
научиться управлять ею...
     Он щелкнул Ваню по лбу. А Ваня даже не отодвинулся, смотрел на дядьку
круглыми глазами, стараясь что-то понять.
     — А чего же память? — спросил он.
     — Скажи-ка, что ты проходил в прошлом году?
     — Вона! Разве я помню?
     — Помнишь. Все, что читал или видел когда-нибудь, навсегда остается в
голове.
     Мы  засмеялись:  взрослый человек,  а  не понимает.  Даже учительница
говорит, что у нас в одно ухо влетает, а из другого вылетает.
     — Ничего не забывается, — сказал он. — И вы сами в этом убедились. Мы
работали с нашими излучениями во-он там. Видно, один лучик пробился, дошел
до вашего дома.  Он-то и заставил вас вспомнить то, что когда-то проходили
ваши отцы...
     Дядька  начал  говорить  о  каких-то  сложностях,  которые  при  этом
возникают,  о  переизбытке информации,  о  самозащите мыслящих  систем  от
информационного взрыва,  о том,  что,  может быть, невозможность в обычных
условиях пробудить память предков и есть результат такой самозащиты...
     Но  эти  рассуждения мы  плохо  поняли.  Мы  мечтали о  возможностях,
которые открылись бы  перед  нами,  будь  у  нас  такой  аппаратик,  чтобы
вспоминать все.  И  за  папу,  и  за маму,  и  за дедушку.  Чем больше они
проходили, тем больше мы помним и знаем...
     — А у меня деда на фронте убило, — сказал Ваня грустно.
     И нам стало очень жаль Ваню. Мы вдруг заметили, что уже поздно и дома
нам здорово влетит. Для памяти...
     Но  на  другой день после уроков мы  снова сидели на  своей скамейке,
ждали этого дяденьку.  А он не пришел.  И волшебные сны все пропали.  И на
скамье,  и даже в Петькиной комнате снилась теперь всякая чепуха,  которую
ни запомнить, ни понять.
     Но  мы  все  собираемся по  вечерам возле  Петькиного дома.  Сидим  и
спорим, мечтаем о том времени, когда станем взрослыми и сами сделаем такую
машинку для пробуждения памяти.  Чтобы не только свое,  а все помнить —  и
отцово и дедово. И не забывать никогда.


__________________________________________________________________________
     Текст подготовил Ершов В. Г. Дата последней редакции: 31/08/2000